Тихие шаги РОКа - Страница 72

Перечитав еще раз страницу доклада, посвященную Сестрорецкой оружейной фабрике, его высокопревосходительство генерал-адъютант Ванновский вообще перестал что-либо понимать. Можно было бы подумать, что князь сочувствует разного рода социалистам — выстроил своим мастеровым роскошные дома, кормит-лечит за свой счет, чему-то там учит их детей. Можно было бы. Вот только порядок на своем заводе отставной офицер установил воистину "драконовский", за мелкую провинность одного наказывали всю смену… но опять же, мастеровые не то что не роптали, наоборот, рядами выстраивались, как только объявляли очередной набор. Плюнув на все непонятные моменты, Петр Семенович решил определиться с главным — насколько надежен этот нахальный конкурсант, и можно ли с ним иметь дело. В третий раз перечитав уже надоевшие бумажки, военминистр захлопнул папку и тяжело (сказывался возраст) поднялся из-за стола, задумчиво пробормотав напоследок.

— Поглядим-посмотрим…

***

На этот раз молодой фабрикант одел не цивильную одежду, а свой парадно-выходной мундир офицера пограничной стражи, со всеми обязательными к ношению наградами — и всю дорогу до Гатчины нет-нет да и ловил на себе заинтересованные взгляды многочисленных попутчиков. А вот остальная его компания, состоящая из Сонина, Греве и Долгина, внимания не привлекала и вообще была словно невидима — так, как только могут быть незаметны люди недворянского сословия в окружении аристократов. Их просто в упор не видели, демонстрируя свое "уважительное" отношение к гражданским шпакам, невесть как очутившимся в обществе господ офицеров. Причем такое положение дел сами "невидимки" воспринимали как должное, не возмущались втихомолку, да и вообще — троица сопровождающих князя мужчин выглядела слегка пришибленно и заметно робела. Сам факт того, что они приехали в императорскую резиденцию, и вскоре увидят самого государя, действовал на них словно стакан водки на голодный желудок, приводя верноподаных его императорского величества Александра третьего почти в неконтролируемый экстаз. За второй стакан вполне могло сойти невиданное изобилие высоких военных чинов, едва не вогнавших Григория в легкую панику — отставной унтер-офицер (а с ним иногда и оружейный мастер Ченстоховской бригады) непроизвольно вытягивался по стойке смирно каждый раз, когда видел вблизи от себя отмеченных роскошными лампасами и изобилием наград генералов. Да и остальные золотопогонные мундиры не оставляли его равнодушными, ибо трудно вытравить привычку к чинопочитанию, если она вбивалась в сознание и подсознание на протяжении почти десятка лет.

— Саша?

"Ну вот и счастье привалило — однокурсников встретил, да не одного а сразу двух. Первый это определенно Фольбаум, а вот как второго звать-величать, и почему он мне так активно не нравится? Да еще и с чернильной лужей ассоциируется… есть. Павел, барон Клодт фон Юргенсбург. Какая, однако, простая фамилия, еще проще, чем у моего металлурга"

Жестом показав своей небольшой "свите" отойти в сторонку и не отсвечивать, князь выразил бурную радость от столь неожиданной, и безусловно долгожданной встречи — путем легкого намека на поклон и вежливой улыбки.

— Рад вас видеть господа.

Господа же с легко читаемой завистью и изумлением пялились на золотую рукоять офицерской шашки, дополненную Анненским темляком-"клюквой". Кое-как оторвав глаза от чужих наград, два офицера стали наперебой расспрашивать Александра о житье-бытье, главным образом интересуясь историей получения такого достаточно редкого в мирное время знака отличия. Анну четвертой степени давали многим и не только за боевые заслуги (хотя и старались сильно не наглеть), а вот золотую или золоченую (если награждаемый брал деньгами) рукоять на оружие получал один из тысячи, вернее тысяч. Не так-то просто совершить героическое деяние в бою и быть при этом отмеченным командованием. И вдвойне непросто это сделать, когда империя ни с кем не воюет. А князь смотрел на молодчиков в форме лейб-гвардии Павловского, и пытался понять — неужели все это время он опасался столь пустоголовых личностей? Мальчишки, с одной извилиной-следом от фуражки и необоснованно высоким самомнением, в сравнении с которыми он сам чувствовал себя столетним стариком и просто-таки гигантом мысли.

"Что же это за служба, когда через пять лет от её начала офицеры интересуются, как им получить БОЕВУЮ награду? Убивать врагов своей родины и умирать за нее — другого правила нет, и быть не может"

— Так что, расскажешь старым приятелям, как получить такую же шашку?

— Нет ничего проще, господа. Пристрелите в бою человек двадцать-тридцать контрабандистов, а лучше с полсотни, получите ранение — и вас непременно наградят.

— Ээ… изволите шутить, Александр?

— Конечно. На самом деле я и сам был изрядно удивлен, когда мои весьма скромные заслуги отметили такой наградой.

"А уж как радовался, что выжил в первой же стычке! Да и потом без улыбки Фортуны не обходилось"

Барон жизнерадостно хмыкнул, и к нему тут же присоединился Михаил, а вот третий собеседник поддержать намечающееся веселье не спешил и проявлял поистине ледяную вежливость, лучше всяких слов заставляющую держать с ним дистанцию. Видимо, чтобы сгладить неловкость момента, Фольбаум начал вспоминать славное прошлое — в частности веселое житье-бытье юнкеров, и особенно в младшем классе, когда они только-только осваивались с суровыми порядками Павловского военного училища.

— Да-да, конечно же я помню все наши невинные шалости. Особенно те из них, что касались меня. Помните, как кто-то совершенно случайно опрокинул чернильницу на мои штаны и записи по тактике? Право же, очень смешно получилось… не так ли, Павлуша?